Grandmother Frost by Margarita Meklina
Translation by Melanie Moore
1.
Child number one: cute and ginger, a quarter of her face behind thick-lensed glasses, plait all awry and undone.
Six-year-old Klara is writing a letter to Grandfather Frost in Russian, “Grandfather Frost, please give me a magic wand.”
Gap-toothed, she asks her father: “What letter goes here?” Her father comes out of the bathroom in a thick dark-blue bathrobe, drips water onto the sheet of paper and writes a capital G in red felt tip.
Even at fifty-five, you can believe the dream.
2.
Child number two: age––ten, name––Karl … is wearing mum’s longline white tee like a dress, trainers like skis, eyebrows black as coal (so dark and sharply angled that the Karl he sees in the mirror seems theatrical, unreal) … He’s nibbling on a quesadilla he put together himself…
The sauce dribbles and leaves bloodstains on the carpet… Bits of tortilla … the cheesy gloss of the keyboard … pencils, sharpeners and a tube of glue fan out from the table…
Spinning on the swivel chair, Karl searches the Net for pictures of hedgehogs for a maths presentation.
3.
There had once been another child who liked typewriters and musicals. This child’s mother was emotionally illiterate although she did bring him pieces of apple and slices of carrot in a bowl when he was revising… She used to call him the cleverest kid in school or the neighbourhood heartbreaker or, all of a sudden, out of the blue (because of her hormones––her “shitty mood”, in other words) a disgusting Quasimodo or dumb-ass swamp creature. She made fun of his turkey nose and his huge sticky-out ears, and the child had no refuge from these swings of the maternal pendulum. (One minute, he was soaring up, up and away, thrilled at her compliments, the next plummeting back down as if someone up above him had flushed him away.) Who he really was––fair or foul––Marat didn’t know, and he wanted to hide away and die.
His own emotions stirred only when he tried on his mother’s tights and skirts or later, even at fifty-five, lay in bed dressed in funny, girly pyjamas with pictures of lunar hares and, snuggling under the blanket, hoped that someone would love him just the way he was.
4.
Six-year-old Klara is getting ready to set off for the Russian Christmas tree to see Grandfather Frost. She adjusts her snow-white lace. Klara’s mother doesn’t like Christmas trees. She thinks they’re tacky, rubbish … and instead of children’s festivals she takes Klara and Karl to the Terenure Synagogue since sitting in temple is a hundred times more useful than the hurry-scurry fuss and flurry of bears and hares around the Christmas tree. Or is it because there’s free food after Saturday worship?
Can Klara bring herself to stick her letter into Grandfather Frost’s hand?
How desperately does she want that magic wand?
Should her father who––just off a tiring flight and into and out of a refreshing bath–has taken Klara to the Russian Christmas tree straight away––give her a nudge?
5.
М. had flown in from London to spend the week leading up to New Year with the children. He had no idea what a magic wand looked like but he felt a bit weird: kind of bulbous in his Bulldozer boots and hemp trousers, with his pear-shaped nose and large, rubbery lips…
At the festival Klara stood stock still, staring wide-eyed at a Grandfather Frost as exaggeratedly sugary as gingerbread, his voice sweet as honey, and she remained rooted to the spot when Snegurochka asked her to recite a poem, although M. was mentally urging her on from the parents’ back row.
The children had all gone by the time Grandfather Frost was taking his costume off in the store room. With an immense longing for some kind of resolution, M. did indeed give her a nudge. Grandfather Frost had a red nose and red cheeks. M. remembered the strapping hunk from the crazy get-togethers of Dublin’s Russian residents. In his civilian garb—dressed in smooth stretch-fabric with a big, bushy beard, he had held a shot glass in a dignified manner … his biceps danced beneath the tightly-stretched black fabric … he knocked back one shot after another in time to the music…
Klara timidly held out the letter.
Grandfather Frost thanked her and said he would seriously consider everything she’d written. Do everything in his power. Make every effort.
Papa took Klara’s hand. They went out onto a street that was flooded with the day’s happiness. A few hours in a plane and there was his precious daughter with her little plait, in a white lace dress, a broad smattering of freckles on her round face…
Personally, he would have been delighted to try on a dress like that … and would have asked Grandfather Frost for a magic wand as well so that the lace didn’t hang on him as if he was a sack of potatoes…
6.
М. had wanted the children’s names to match and his Irish resident son and daughter not to forget their Russian. For this reason, he would often ask Karl to tell him about claiming the coral, although instead of the tongue-twister, “Klara’s coral Karl craftily claimed”, his son would retort, quick as a flash, that he had done no such thing. But M. once saw him pick out a steel silver snowflake at the supermarket and hide it in a bag of potatoes and another time he swiped Klara’s glass of water, which had a lavender-coloured Luntik figure ballooning inside it.
“This is a hedgehog. His name is Pepper.” This was how Karl began his presentation. He scrolled through the text on his Chromebook, admiring his work.
M. had come to spend the holiday season with the children and he listened very carefully. He had been away for six months. An estranged husband, they’d say.
“The Estranged Wife” (or just the EW) – in wide-fit sandals and a blouse with a grubby round collar like a bib− was laughing. She was skulking at the end of the rectangular room, behind a barrier of boxes and old newspapers. If she were to fly off the handle as she usually did and decide to slap M. across the face, she would have to clamber over bags full of rubbish, ribbons of shredded documents, broken belts, mismatched socks, used batteries, goodness knows what.
To scramble over gigantic boxes, from which protruded the wheels of toy motorbikes, headphones and wires. Over plastic containers of sheets and blankets. And then over still more bags.
The Estranged Wife was a hoarder. Of the three sinks in the house, only one was working. The other two contained overwhelmed taps with rusted heads. Terrified that outsiders would catch sight of her disorder, she didn’t call a plumber. Her hoarding was compulsive. There was a stepladder in the hallway but nowhere it could lead to. Children’s clothes they could no longer pull over their heads; boots from Yugoslavia purchased back in the 90s.
They communicated through what bound them together. The children.
Standing on either side of what kept them apart. Her boorishness, as well as the hoarding.
Their conversation was a cross-examination.
“You ready? Time to take them swimming.”
He didn’t bother to look at her. He asked his son to forward him the presentation about Pepper. Said to Karl, “It’s a shame we didn’t have time for the whole thing just now. I’ll read it through later.”
So that he could relish the hedgehog later on, without her.
She raised her voice, half-standing. The rolls of fat on her hips, the blinds at the windows fluttered into motion.
“Why are you interrupting?”
In actual fact, she was the one interrupting and, drowning out her interjection, he continued to dictate his email address to his son, who said nothing, as usual.
“And that message yesterday. You’ve completely forgotten your Russian with all this single living. Mind you, your English isn’t great either!”
М. kept his mouth shut but the EW was building up steam. “Dear God, so many mistakes!”
She repeated this over and over again. Despite the fact that he had a degree and she’d left school as soon as she possibly could.
Then to Karl, she said, “Tell him my joke, go on.”
She was very proud of it, apparently.
“What joke’s that?”
“Karl can tell you.”
Karl demurred. “Mum, Dad, I don’t want to say it again! It’s really not funny.”
The EW gleefully declared, “Karl didn’t work out the cost of the funeral.”
М. stared, perplexed … what on earth had he ever seen in her?…
“It was a maths challenge they were given before the holidays,” she explained. “Karl worked out how much he’d need to keep a hedgehog as a pet from a baby until old age but he forgot it would die.”
7.
In the evening, when he took the children home from swimming, M. saw Karl’s presentation open on the computer.
“I picked a hedgehog because it is”…
M.’s eyes started smarting…
He carried on staring at the blurry screen…
“because it is”…
а) really cute
b) happy to be friends with everybody
с) very cheerful
M. could see the hedgehog’s funny, beady little eyes… the sticky-out spines … the tiny heads and feet, just like Karl and Klara had when they were born, when M. was looking after them on a daily basis, when there was no need to buy plane tickets to go from his room to theirs, when he used to carry them in a sling against his chest
such vulnerability when the hedgehog isn’t curled up in a ball
What was this FUNERAL she’d come up with?!
Hedgehogs live from two to five years
he used to warm up their bottles of milk, taught them to walk holding on to the bars of the cot
Pepper’s bed would cost 7 euros
A brush for his spines – €10.49
Another 30 for a nanny to look after the hedgehog when the owners go to the seaside
And there were more hedgehogs at the end of the file: a big one, a slightly smaller one and two teensy ones: they looked like as if they were heading off together somewhere to get something done
one happy family
Six months without seeing the children
The EW grew increasingly angry but M. wouldn’t sleep with her. He just sent money over from London where he’d gone to live.
Karl and Klara hadn’t written to him once in all that time. The EW was jealous and the children didn’t even know how to get to the post office (to avoid being picked on, they kept their movements to the strictly essential).
Hence the touching little hedgehog by the name of Pepper. The fondness and concern shown towards it was the voice of his speechless son, revealing itself to him.
8.
M. had few friends in London: the eccentric Peter who rented out the castle he had lovingly restored from a ruin to honeymooning couples (the papers wrote about him) and, of course, his brother, Anatoli, who had no children.
Anatoli’s wife loved M.’s children like her own. She would go to see them in Dublin when she was stocking up on shamrocks, claddagh rings and Celtic crosses for a West End jeweler’s.
And for М., reading her letters, was like seeing for himself.
9.
A letter arrived at the castle
It was put through the window
and it was impossible to say who it was from
10.
Peter said he fell in love with his current partner, Eva, through her letters, that he would try to translate what she’d written to him but he couldn’t do it because it was in a completely different language and he would even take her letters to the post office where some guy from Provence used to work…
11.
Dear M.,
Sorry, but it’s stormy in Dublin, pouring rain and a gale-force wind. The Internet’s down. Your Olga brought the kids to my hotel after synagogue and we finished making stained glass windows. Karl really enjoyed it and he left the one he’d made as a present for me. And I taught Klarochka how to charge the pink tablet you gave her, in a case. Olga gave me advance warning that she’d bring some kosher wine when she came to collect them as a thank you for babysitting. She brought two, as pleased and proud as if she’d grown the lot from seed herself (whereas in fact she’d been given them at work in the embassy).
Klarochka told her about her letter for Grandfather Frost and she made fun of her. “You don’t still believe in that, do you?” she said… Klarochka was very hurt and upset. She rushed off and shut herself in the hotel toilet. A maid called Vida came to help and, in a mixture of Spanish and English, she convinced her that if you believe in something, then that something exists. While I wanted to smash a bottle over Olga’s head. Still, the day will come when we can tell her everything… Why are you so frightened of divorce? Because Olga said she’d “be like a tiger and rip both the children away from you”?
Loads of trees have come down in Dublin. A relative of some Russians I know here, a nurse, was travelling in a car with her elderly mother and a huge great branch fell on them. Not a scratch on the decrepit old girl but the nurse was killed outright.
12.
Dear M.,
Olga brought them round to me on Sunday with the railway set you sent them from England. We played with it and watched Shishkin School, which had some new letters, and then, in the evening, Olga suddenly messaged to say that she was getting ready to go out to some concert, and it was half-two in the morning when she collected the kids. I could hardly keep my eyes open, and I had to go to the airport in the morning. She stuffed their sleepy arms in their sleeves and simply snatched up their boots and trousers, saying they wouldn’t freeze in the car. Klarochka, half asleep, just about managed to put on her paper crown.
Before that—at midday, in other words, when she brought them over and sat down to recount her career successes—I’d given Klarochka the photo that I’d printed out. I should probably have given it to her when the EW wasn’t there, shouldn’t I? It’s the one that’s been blown up, where you’re inside an antique shop holding a typewriter, wearing a little silk scarf. Klarochka cuddled it right away as if it was you. She clasped the paper to her as if it was a person. She handed it to Olga so that she could do the same. She spoke to her so trustingly. You could barely hear her say, “It’s Daddy.” Olga practically recoiled. She actually jumped!
“What’s this?” she asked. “Why are you giving me this?”
“It’s from Daddy! You give him a cuddle as well. Look how pretty he is.”
Olga started peering at it and so theatrically that even I could almost believe she didn’t recognize you. But her voice rang false.
“This—this is Daddy? No, it’s some shapeless lump. Just some woman we don’t know, standing in the street. Look at that hair. God forgive me, can it really be Marat?”
13.
A bit of paper is unfolded. It says: “Grandfather Frost, I want a magic wand.”
14.
A bit of paper is unfolded. It says: “Daddy I love you Daddy you are the best daddy in the world Daddy you are always in my heart Daddy it is five days till you come on the plain”
15.
A bit of paper is unfolded. It says: This case for divorce was filed in the Irish court.
16.
Peter unfolded the letter from his ex-wife. She was demanding money from the castle. She wanted to take everything he held dear away from him. At the bottom, there was a PS: “I don’t love you anymore.”
17.
Klara went over to the bin, pulled out the torn and crumpled bit of paper saying “Dear Grandfather Frost” and began to stick it back together.
18.
Peter’s ex-wife wouldn’t let the children visit him at the castle: charming twin sons, one of whom was planning to become a sculptor, whereas the other, the angel-wing sweep of his long lashes captivating, played the guitar. Eva told Peter in her native Occitan, “Just write to them as if you were still living with them, keep in touch, ring them, just ignore the distance and they will feel protected by your attention and your love—
despite your ex-wife’s scheming…
despite the miles…”
19.
Words of love streamed forth from the castle
20.
Klara was clicking on yellow smileys, one after the other, sending Daddy emojis. A little elephant, a little donkey, a scattering of cream horns… then she added little hearts and typed “I believe in Grandmother Frost”. She’d meant to put “I believe in Grandfather Frost”, but Grandmother came out automatically and she didn’t notice that that’s what she’d sent to her Dad.
21.
In the safe semi-darkness of the garage, M. applied make-up, put on a red dress. The children were asleep, the EW was watching an episode of Little Britain, cackling as she studied the English. He drove into the city centre. He changed the men’s loafers he drove in for a pair of teetering high heels, hidden under the passenger seat. The make-up glittered. The lipstick was smudged. With his majestic nose, an apologetic look in his eyes (evidently, he never did manage to escape the psychological pressure of the maternal pendulum) and soft curls, he looked like the stage version of a hefty supermarket checkout woman but on the inside he was sylph-like. Maybe Grandfather Frost had considered his request and sent him an invisible magic wand…
He had to slip past antsy robotic addicts holding hands as they ambled along the riverside boardwalk; then—without drawing the attention of the teenagers in modish, tapered tracksuit bottoms, contemptuous of any unaccustomed irregularity—to cross from Capel Street onto Grattan Bridge and, once on the other side of the Liffey, to enter the much loved Front Lounge. Freedom, salvation, a rainbow flag outside. Elegant deportment but it’s no easy matter, walking in heels without stumbling. Without tripping. Just as long as whole-scale collapse was avoided in full view of the drunken company laying siege to the bar. An insubstantial little handbag over one shoulder, right hand clutching a now heavy rucksack, she perched on a stool outside one of the coffee shops and, accidentally on purpose, left the rucksack of men’s clothes under the table. She experienced a sense of relief. Daintily, she picked her way towards the beckoning Front Lounge.
Once inside, she was no longer a target for the tapered tracksuits. At last, she sat down.
She adjusted her hair, with a peep at her luminous compact mirror. She breathed again, recovered from the feeling of constant dread. Her heart took flight in the form of paper petals. In an exquisite leather wallet, embossed with Indian deities, a white piece of paper, speckled with uneven letters, contained words of love. She donned a pair of pink, girly glasses to scan the cocktail menu. She touched the smooth delicate nylon of her tights. She adjusted the narrow bracelet purchased in College Green. She walked over to the bar. She ordered a glass of Pino Grigio and a cup of coffee and, when asked what she was called so that it could be written either on the bill or on the cup, she replied serenely, “Marta.”
Верю в дело Мороза
1
Первый ребёнок: рыжая трогательность, очки в четверть-лица с толстыми стёклами, косичка сбилась на сторону и расплелась.
Шестилетка Клара пишет письмо Деду Морозу по-русски: «Дед Мороз, подари мне волшебную палочку».
Спрашивает беззубо у папы: «Здесь какая буква нужна?» Папа выходит из ванной в плотном синем махровом халате, роняет капли на лист бумаги, рисует красным фломастером заглавную Д.
Даже в пятьдесят пять можно верить в мечту.
2
Второй ребёнок: десять лет, по имени Карл… в маминой белой футболке с длинным подолом как платье, в кроссовках как лыжи, со смоляными бровями (их уголь так угловат, что в зеркале Карл кажется себе театральным, ненастоящим)… откусывает от кесадильи, которую сам соорудил…
Соус капает и оставляет на ковре кровавые пятна… Кусочки тортильи… сырный лоск клавиш… карандаши, точилки и тюбик с клеем валятся веером со стола…
Крутясь на вертящемся стуле, Карл ищет в Сети изображения ёжиков для презентации по математике.
3
Третий ребёнок любил пишущие машинки и мюзиклы, мама этого ребенка была эмоционально глуха, хотя и приносила ему дольки яблок и кружочки морковок в пиале, когда он готовился к аттестации… Называла ребёнка то самым блестящим в школе, то самым красивым в районе, и вдруг неожиданно (из-за гормонального нарушения — то есть «говённого настроения») — отвратительным Квазимодо или бестолковой болотной Кикиморой, дразнила за индюшечий нос и оттопыренные огромные уши, и ребёнок не мог укрыться от ударов материнского маятника (он то взмывал вверх, услаждённый её комплиментами, то смывался вниз, будто кто-то наверху дёргал ручку бачка). Кто он на самом деле — отличный или отвратный — Марат не знал, и ему хотелось спрятаться и замереть.
Его чувства пробуждались только когда он примерял мамины колготки и юбки, а потом, даже в пятьдесят пять лет, ложился в кровать в девичьей смешной пижаме с лунными зайцами, и, нежась под одеялом, надеялся, что кто-нибудь полюбит его таким, каков он есть.
4
Шестилетка Клара собирается на русскую ёлку на встречу с Дедом Морозом, поправляет снежные кружева. Мама Клары ёлок не любит, считает их мишурой, ерундой… и вместо детских праздников водит их с Карлом в Теренюрскую синагогу, так как сидение в синагоге в сто раз полезней, чем суматошное мельтешение медведей и зайцев на Ёлке. Или это потому, что после молитв по субботам кормят бесплатно?
Решится ли Клара сунуть письмо прямо в руки Деду Морозу?
Насколько сильно она хочет заполучить волшебную палочку?
Должен ли папа – только-только с усталого самолета, только вышедший из освежающей ванны, сразу же взявший Клару на русскую ёлку – её подтолкнуть?
5
М. прилетел из Лондона, чтобы провести предновогоднюю неделю с детьми. Как выглядит волшебная палочка, он не представлял, но чувствовал себя странно: каким-то бульбообразным, в ботинках-бульдозерах, в брюках-дерюгах, с грушевидным носом и гуттаперчевыми большими губами…
На празднике Клара стояла как вкопанная, глядела во все глаза на медово-речивого, какого-то преувеличенно-пряничного Деда Мороза, и, когда Снегурочка попросила прочитать стих, не двинулась с места, хотя М. мысленно взывал к ней со своего родительского заднего ряда.
Все дети уже разошлись, когда Дед Мороз раздевался в подсобке. С сильным желанием завершённости М. её подтолкнул. У Деда Мороза был красный нос, красные щёки. М. помнил этого доброго молодца ещё по сабантуям, на которые собирались живущие в Дублине русские. В светском обличье – одетый в гладкий эластик, с окладистой бородой – тот осанисто держал стопку в руках… бицепсы танцевали под чёрной, туго натянутой тканью… под ритмичную музыку опрокидывал одну за другой…
Клара робко протянула письмо.
Дед Мороз поблагодарил и сказал, что примет к сердцу всё, что она написала. Сделает всё, что в его силах. Будет стараться.
Папа взял Клару за руку. Они вышли на залитую дневным счастьем улицу. Несколько самолётных часов – и рядом дочура с косичкой, в белом кружевном платьице, а на круглом лице подпрыгивает широкая россыпь веснушек…
Он и сам примерил бы с удовольствием… и сам попросил бы волшебную палочку у Деда Мороза, чтобы платье не сидело на нём как на бревне.
6
М. хотел, чтобы имена детей были парные, а также, чтобы проживающие в Ирландии сын и дочь не забывали русский язык. Поэтому он часто просил Карла рассказать ему про кораллы, хотя вместо скороговорки «Карл у Клары украл кораллы», сын скоропалительно возражал, что ничего не украл. Но как-то М. увидел, как он подобрал в супермаркете серебристую стальную снежинку и спрятал её в сетку с картошкой, а потом стащил у Клары стакан с водой, в котором разрастался лавандовый Лунтик.
«Это ёжик. Его зовут Перчик». Так Карл начал свою презентацию. Скроллил текст на Хроумбуке, любовался трудами.
М. прилетел проведать детей на каникулах и слушал очень внимательно. Он был полгода в отъезде. По-английски сказали бы estranged husband – «отстранённый супруг».
«Отстранённая СупругА» (или просто ОСА) – в разлапистых сандалиях, в кофте с замусоленным круглым воротничком будто слюнявчик – смеялась. Пряталась в конце параллелепипедной комнаты за барьером из коробок и старых газет. Если бы она по своему обыкновенью вспылила и решила дать пощёчину М., ей пришлось бы перелезать через мешки, набитые мусором, обрезками исполосованных документов, разрозненными поясками, носками, истёкшими батарейками, не пойми чем.
Перебираться через гигантские ящики, из которых высовывались колесики от игрушечных мотоциклов, наушники, проводки. Через пластмассовые контейнеры с одеялами и простынями. Опять же, через мешки.
ОСА страдала силлогоманией. Из трёх раковин в доме работала только одна. В двух других лежали поверженные краны с ржавыми головами. Водопроводчика, из страха, что посторонние разглядят её слабость, она не звала. Была сражена патологическим накопительством. В коридоре лежали стремянки, но лезть по ним было некуда. Детская одежда, не налезающая даже на нос; приобретённые еще в девяностых югославские сапоги.
Они общались через то, что их связывало. Через детей.
Стоя по обеим сторонам того, что их разделяло. Её хамство и хординг.
Вели перекрёстный допрос-разговор.
– Собирайся, пора везти их в бассейн.
Он не глядел в её сторону, попросил сына переслать ему презентацию про этого Перчика. Сказал Карлу:
– Жалко, что мы сейчас не успели. Я позже прочитаю всё полностью.
Чтобы насладиться ёжиком потом, без неё.
Она повысила голос, приподнялась, заколыхались валики жира на бёдрах, шторы на окнах:
– Что ты перебиваешь?
На самом деле перебила она, и, перекрыв её возглас, он продолжал диктовать электронный адрес привычно молчащему сыну.
– И эта твоя вчерашняя эсэмэска. Живя бобырём, ты совсем забыл русский язык. Впрочем, и английский у тебя не ахти!
М. не раскрывал рта, а ОСА набирала свои обороты:
– Боже мой, столько ошибок!
Она повторяла и повторяла эти слова. Несмотря на то, что у него была учёная степень, а она никуда не прошла дальше десятого класса.
И затем Карлу:
– Расскажи, расскажи ему, как я сострила.
Похоже, она была шуткой очень горда.
– И что же это за шутка такая?
– Пусть Карл тебе скажет.
Карл возразил: – Мама, папа, я не хочу этого повторять! Это совсем не смешно!
ОСА радостно объявила: – Карл не подсчитал стоимость похорон.
М. смотрел в недоумении… что же он в ней когда-то нашёл?..
– Это им до каникул дали задание по математике, – объяснила она. – Карл рассчитал, сколько понадобится, чтобы содержать у себя дома ежа, с рождения и до старости, а про смерть позабыл.
7
Вечером, привезя детей домой после бассейна, М. увидел на компьютере Карла раскрытую презентацию.
Я выбрал ёжика потому что он…
В глазах у М. защипало
Он продолжал вглядываться в расплывавшийся слайд…
потому что он…
а) симпатяга
б) хочет со всеми дружить
с) очень весёлый
М. видел смешливые бусинки… топорщащиеся иголки ежа… крохотные ручки и ножки, совсем как у новорожденных Карла и Клары, когда М. заботился о них ежедневно, когда не нужно было покупать билеты на самолет, чтобы пройти из своей комнаты в детскую
носил на груди в переноске
такая незащищённость когда ёжик не свернут клубком
Какие это она придумала ПОХОРОНЫ!!
Ежики живут от двух до пяти лет
подогревал бутылочку с молоком, учил ходить, держась за оградку манежа
Кроватка Перчика обойдётся в 7 евро
Щёточка для иголок – 10.49
Ещё 30 – нянечке по уходу за ёжиком, когда хозяева уедут на море
А в самом конце файла – снова ежи: один побольше, один поменьше и двое миниатюрных; они как будто шли вместе куда-то по делу
всей дружной семьей
Шесть месяцев не видеть детей
ОСА становилась всё более зла, но М. с ней не спал, а только высылал деньги из Лондона, где поселился.
За всё это время Карл и Клара не написали ему ни одного раза: ОСА ревновала, а дети даже не знали, как добраться до почты (чтобы не быть ужаленными, они не совершали лишних движений).
Поэтому трогательный ёжик по имени Перчик, эта нежность и забота о нём были голосом онемевшего сына, который ему раскрывался.
8
В Лондоне у М. было мало друзей: эксцентричный Питер, сдававший свой любовно восстановленный из руин замок молодожёнам на время медового месяца (о нём писали газеты) да его брат Толя, у которого своих детей не случилось.
Жена Толи полюбила детей М. как своих собственных – навещала их в Дублине, когда закупала там для ювелирного магазина в Вест-Энде кельтские клеверы, кладдахские кольца, кресты.
И М., читая ее письма, как будто все видел вживую
9
в замок прилетело письмо
oно залетело прямо в окно
и непонятно было кто его написал
10
Питер сказал, что он влюбился в свою нынешнюю партнершу Эву по письмам
что он пытался перевести, что она ему написала, но не мог, ибо это было на совсем другом языке
и даже носил её письма на почту, где разносчиком работал один провансалец…
11
Дорогой М., извини, в Дублине шторм, ливневые дожди и порывистый ветер, интернет не фурычит. Ольга твоя привезла мне детей после синагоги в гостиницу и мы доделали витражи. Карлу очень понравилось и он оставил свой мне в подарок, а Кларочка забрала. Еще я учила Кларочку заряжать розовый планшет с защитным бампером, который ты ей подарил. Ольга предупредила, что приедет их забирать с кошерным вином, чтобы поблагодарить за бэбиситтинг, привезла две бутылки, такая гордая и цветущая, как будто сама выращивала всё это из зернышка (а на самом деле ей это подарили на работе в посольстве).
Кларочка ей рассказала про свою записку Деду Морозу, и она её высмеяла, – мол, ты что, до сих пор в это веришь?.. Кларочка очень расстроилась и обиделась, ушла и закрылась в гостиничном туалете, на помощь пришла горничная по имени Вида и, смешивая испанский с английским, убедила её, что если ты во что-то веришь, то оно существует. А мне хотелось заехать Ольге по башке этой бутылкой. Когда-нибудь всё же настанет день, когда можно будет всё высказать ей… Почему ты так боишься развода? Потому что Ольга сказала, что «выцарапает как тигрица у тебя обоих детей»??
В Дублине куча поваленных деревьев, родственница моих здешних русских знакомых, медсестра, ехала с престарелой матерью на машине и на них свалилась огромная ветка, древней старушенции хоть бы хны, а медсестру мгновенно сразило.
12
Дорогой М.,
в воскресенье Ольга опять мне их привезла вместе с железной дорогой, которую ты им выслал из Англии. Мы поиграли в неё и посмотрели «Шишкину школу» с новыми буквами, а вечером Ольга вдруг прислала эсэмэску, что собирается на какой-то концерт и забрала детей уже в полтретьего ночи, когда я уже носом клевала, а утром мне надо было в аэропорт. Они спящие руки в рукава всунули, а штаны с ботинками она просто с собой в охапку взяла, говорит, не замерзнут в машине, Кларочке только удалось спросонья бумажную корону на себя нацепить.
А до этого – то есть в полдень, когда она мне их привезла и уселась рассказывать про свои карьерные достижения – я Кларочке отдала твой распечатанный снимок. Наверное, надо было передать без ОСЫ? Ту увеличенную фотографию, на которой ты стоишь снаружи антикварного магазина с пишмашинкой, в шелковом шарфике. Кларочка сразу же её обняла, как тебя. Прижала к себе бумагу как человека! Дала Ольге, чтобы и та обняла. Так доверчиво к ней обратилась. Еле слышно сказала: «Вот папа». Ольга аж отшатнулась. Подпрыгнула!
– Что это такое? – спросила. – Почему ты мне это даешь?
– Это папа прислал! Обними его тоже! Cмотри, какой он красивый!
Ольга начала вглядываться — и так театрально, да разве я могу ей поверить, что она вдруг тебя не узнала? А в голосе фальшь.
– Вот это – папа? Да это баба какая-то рыхлая. Чья-то баба чужая на улице просто стоит. Вон лохмы какие. Прости меня Господи, неужели Марат?
13
Разворачивается листок, там написано: Дед Мороз я хочу волшебную палочку
14
Разворачивается листок, там написано: Папа я тебя люблю Папа ты самый лучший папа в мире Папа ты всегда в моем сердце Папа ты приедешь на сомолете через 5 дней
15
Разворачивается листок, там написано: this case for the divorce was filed in the Irish court[1].
16
Питер развернул письмо от бывшей жены, она требовала у него денег за замок, она хотела отнять у него всё, что ему было дорого, внизу была приписка: Я больше тебя не люблю
17
Клара подошла к ведру, вытащила оттуда порванный, помятый листок бумаги со словами «Дорогой Дед Мороз» и начала его склеивать
18
Бывшая жена Питера не отпускала к нему в замок детей, двух очаровательных сыновей-близнецов, один из которых собирался учиться на скульптора, а другой, с длинными ресницами, завораживая взмахом ангельских крыльев, играл на гитаре. Эва сказала Питеру на своём окситанском: ты им просто пиши, как будто продолжаешь жить рядом с ними, общайся, звони, не обращай внимания на расстояние, и они будут чувствовать себя защищёнными твоим вниманием и любовью –
невзирая на козни твоей бывшей жены
невзирая на километры…
19
Из замка летели слова любви
20
Клара кликала на жёлтые смайлики, один за другим, посылала папе эмоджи, вот слоник, вот ослик, вот россыпь сахарных трубочек… затем прикрепила сердечки и напечатала «я верю в дело Мороза». Она хотела написать «Я верю в Деда Мороза», но предсказательный текст услужливо предложил «дело» и она не заметила, что послала папе эти слова
21
В безопасной полутемноте гаража М. наложил грим, надел красное платье. Дети спали, ОСА смотрела сериал «Ваша Бриташа» и гоготала, уча английский язык. Приехал на машине в центр города, cменил мужские мокасины для вождения на неустойчивые дамские туфли. Взял яркую сумочку, спрятанную под пассажирским сиденьем. Грим сверкал. Помада размазалась по лицу. С внушительным носом и виноватым выражением глаз (видно, так и не удалось убежать от психологического давления материнского маятника), с мягкими буклями, он был похож на театрализованную грузную тётю из супермаркета, но в душе ощущал себя феей. Может быть, Дед Мороз рассмотрел его запрос и прислал невидимую волшебную палочку.
Ему нужно было проскользнуть мимо дёрганых, державшихся за руки, резиновых наркоманов, гуляющих вдоль реки по деревянным настилам; потом – не привлекая внимания презирающих любую непривычную неустойчивость подростков в модных зауженых трениках – перейти c Капел Стрит на Граттанский мост, и, оказавшись на другой стороне реки Лиффи, войти в любимый Front Lounge. Свобода, спасение, снаружи – радужный флаг. Походка изящная, но сложно передвигаться на каблуках так, чтоб не ковылять. Не буксовать. Только бы не свалиться на глазах облепляющей бар пьяной братии. На плече – невесомая женская сумочка, в правой руке – тяжеленный рюкзак. Присела на стульчик около одного из кафе и как бы невзначай оставила рюкзак с мужской одеждой под стулом. Почувствовала облегчение. Грациозно направилась к зовущей Front Lounge.
Оказавшись внутри, она больше не являлась для зауженых треников удобной мишенью. Наконец села. Поправила причёску, глядя в блестящее зеркальце. Отдышалась, оправилась от вечного страха. Сердце вспорхнуло бумажными лепестками. В изящном кожаном портмоне, тиснёном индийскими божествами, лежал испещрённый неровными буквами белый листок со словами любви. Разглядывая винную карту, надела на нос розовые девчачьи очки. Поправила на запястье купленный на Колледж Грин узкий браслетик. Подошла к барной стойке и заказала бокал Пино Гриджио и чашку кофе, и, когда у неё спросили “What is your name?”, чтобы написать её имя то ли на чеке, то ли на чашке, спокойно ответила “Марта”.
[1] Заявление о разводе принято Ирландским судом (с англ.)
Born in Leningrad, Margarita Meklina came to the US as a refugee. A night loader at UPS, she kept writing during the day sending her prose to Russia. The result was six books published in Moscow (two of them in collaboration with Lida Yusupova and Arkadii Dragomoshchenko). Meklina’s awards include the Andrei Bely Prize (2003), the Yeltsin Center’s Russian Prize (2008) and the Aldanov Literary Prize (2018) for her writing in Russian. She is also an author of a novel and a short stories collection in English. Her meager possessions are kept on the cloud (she works in IT).
Melanie Moore’s first foray into literary translation came after a lengthy career in media translation for the BBC. Her first literary work was for the inspirational Natasha Perova as part of the Glas New Russian Writing series. She has since had the enormous pleasure of translating books by contemporary women writers Margarita Hemlin (now sadly deceased) and, most recently, Dina Rubina. She is happy to add Margarita Meklina to their number.
Leave a Reply